Вчера замирился с давнишней знакомой, великолепной Инессой
Ципоркиной, и мы взаимно поперекидывались несколькими тысячами умных слов, да
так, что я, если честно, аж печатать устал! Хотя, каждое слово отпечатал с
неимоверным удовольствием, будто бы вернулись времена наших с ней словесных
баталий, только теперь мы уже соглашались друг с другом. Ей богу, у меня даже
где-то копипаста сохранилась, настолько те беседы через сеть были мне интересны.
Естественно, тут же нахлынула ностальгия. Но, не дал себе расслабиться. Надо же
ведь в плохих вещах искать хорошее, а в хороших плохое! На том и стоит
журналистика. Это вот, знаете, что вроде бы нет ничего хорошего в том, что
маньяк изнасиловал пятьсот женщин, зато какой демографический взрыв! Или что может
быть плохого в Ладекалине? Хотя, неудачный пример; что может быть плохого в
поцелуе, а ведь сколько при том передается микробов! А если мужики целуются,
так и ваще…
Но – шутки в сторону! Сейчас все будет очень серьезно!
Приготовились? Зря. Я сейчас говорю даже не о проблеме общества, не о
литературе, а просто о человеческой лени сознания. Или лени человеческого
сознания. Бр-р-р. Короче, а чо, раньше все было настолько хорошо? В смысле, вы
скучаете о былом? Вот я нет. Хотя мне-то как раз и можно бы поскучать – были
времена, определенно были. Но я никак не скажу, что вот вчера мне было лучше,
чем сегодня. Или год назад. Или десять лет. Я сегодня живу, это минимум. А так
стараюсь еще и жить завтра. Люди, а вам так приятно жить во вчера?
На самом деле эта часть спрятана под кат из целомудренных
соображений. Потому что основная мысль будет грубовата.
И как я не люблю Фрейда, но порой признаю половые
подноготные многих… моментов… вот же слово привязалось, – многих жизненных
ситуаций. Вот такой у меня недавно родился образ, почти для рассказа, но
возиться с прозой мне лень. Потому будет усечено и без художественных
ценностей:
***
Сидит дед на лавке, смотрит на обстановку. Прямо печка,
слева окно, справа деревянный табурет с вырезанным сердечком в спинке. Дед
думает, практически даже мыслит. В избе пахнет семечкой – это старуха купила
целый жбан подсолнечного масла. На потолке нет лампочки, она появится только в
следующем веке, зато побелка покрыта миллиардом сто двадцатью миллионами триста
шестьдесят четырьмя тысячами точек. Дед так же мыслит, а правильно ли он
пользуется числительными? Деревянный стол скрывает газета «Правда», и плевать,
что до выхода первого номера еще лет двести, зато удобно выкидывать рыбью
кожуру. Просто взял, скомкал вонючий сверток, выкинул в мусорное ведро.
Пластиковое, естественно. Оно легче деревянной ступы, что забыла тут Баба Яга
года два назад, потому бабка приспособила сетчатую хрень из позоследующего
века.
Дед мыслит, внук на печи притворяется, что спит. Сопит
старательно, звуки похожи на работу лазерного принтера.
- Бабка! – воскликнул дед. Да так, что старуха должна бы
подскочить, но та привыкла – сидит себе, да мух не ловит. Их, кстати, придется
через часок выгонять с избы, а потолок белить потолок заново. Но лень
прописалась в жилище сем – бабка терпит насекомых, ползающих по редким открытым
участкам тела.
- Чо? – спрашивает старуха, притом украинский акцент
угадывается даже в двух буквах.
- А помнишь, у меня хуй стоял?! – вновь восклицает дед. Внук
дергается. Ему уже пятнадцать, для него слово «хуй» по интересности на втором
месте, после слова «пизда».
- У тебя? – спрашивает бабка презрительно, и одновременно
увеличивает число лицевых морщин вдвое. – Ну, помню.
- Хорошо ведь тогда было, да? Птички пели, солнышко сияло,
водичка плескалась, хуй стоял!
- Хорошо… - вздыхает бабка.
Дед продолжает мыслить. Спустя час внуку надоедает
притворяться спящим, он встает с печки и идет гулять, прихватив мириад мух.
Этим вечером друзья этого парня услышат рассказ, как великолепно пели птички в
прошлом, как сияло солнышко и плескалась водичка. Правда, один момент
(проклятое слово, блджад!) будет упущен, но у внука с этим пока еще все в
порядке. А может даже, в порядке чересчур.
***
А чего меня натолкнуло на этот, с позволения сказать, опус.
Вот позавчерась в Городе Пустых Бутылок была тренировка по пляжному волейболу.
Сопровождалось это распитием легких спиртных напитков в чисто символических дозах
(чувствуете, как прет канцелярит?). Но имел место быть там и паренек лет
семнадцати, помимо людей разного возраста: от пятидесяти шести, до двадцати
семи. И вот как только старички вспоминали что-то ностальгическое, паренек не
только бурно соглашался, но и пытался привести какие-то факты биографии. Ну,
там, вспоминал, какая в девяностых была вкусная кока-кола. Хотя в том времени
паренек болтался где-то между яйцами отца и планами того же отца о семейной
жизни. Блин, мне двадцать семь, но я не вспоминаю о детстве как о чём-то
материальном, или чём-то особенно приятном. Все воспоминания у меня скорее
стыдливые: как ляпнул чего-то не к месту, как сделал что-то к не тому же месту.
А тут такая солидарность с людьми, которые пережили перемену целой эпохи! Да
откуда он знает?! Я не знаю, а парень младше на десять лет знает!
И ведь не первый случай мною подмеченный такого олдфагского
синдрома. Хотя, казалось бы, почему? А все просто. В молодом возрасте, кто у
нас главный собеседник? Родители. Они, бывает, и всю жизнь этим главным
собеседником остаются. Ну и родители ностальгируют, а дети просто копируют. Как
обезьянки. А потом это входит в натуру. И ведь точно, олдфагия присуща далеко
не всем. А вот те, кто сумел в девяностых пережить чуть больше кидалова с
ваучерами, они не скучают о старом, они вполне смогли взять кой-чего в эпоху
перемен. По крайней мере, так часто не говорят, им по сей день интересней, что
будет завтра. Они если и вспоминают, то, скорее, скучая по прошедшей молодости
и здоровью, а не по самим временам.
А может, все зависит от потенции. Ведь и действительно, есть
такая народная мудрость: человек живет, пока ему хочется. Мудрость обобщает
понятие желания, но мы-то ведь понимаем, чего хотим больше всего. Если не по
масштабам, то по силе хотения.
Комментариев нет:
Отправить комментарий